Кромешники
Всё против! ... Что же я на царстве? Всем чужой?
Идти ль мне с посохом скитаться в край из края?
Псарей ли возвести в боярство – и покой
Купить, им мерзости творить не возбраняя.
И ненавистью к ним всеобщей их связать
С своей особою? … Ответ кто должен дать
За мерзость их, за кровь? Покинутый, болящий,
Аз – перед господом – аз – аки пес смердящий
В нечестьи и грехе! …
А. Майков «У гроба Грозного»
Принципы самодержавной власти, в фазе подъема способствовавшие стремительному
взлету русского этноса, в акматической фазе должны
были неизбежно войти в противоречие с амбициозными устремлениями сверхпассионарной аристократии. В этой безумной фазе высшее
боярство уже не могло довольствоваться ролью добросовестного исполнителя самодержавной
воли. Теперь свою лояльность оно обуславливало требованием части верховной власти.
Василии III еще мог сдерживать давление боярства, но после его смерти джин вырвался
из бутылки, и загнать его обратно было уже нелегко. Обе стороны конфликта не
могли уступить друг другу, и столкновение двух ветвей власти стало неизбежным.
И в годы зрелости Ивана Грозного оно вылилось в кровавую вакханалию, потрясшую
страну до самого основания.
Разброс оценок периода правления
Ивана Грозного и самой фигуры царя просто поразителен. Если систематизировать
все многочисленные мнения, то вырисовываются три основных направления. Первое
направление, Иван Грозный – полубезумный, кровавый деспот, ненавистный народу,
истерзавший страну, разрушивший «демократические» начинания его благородных
соратников и лишивший ее шанса войти в лоно «цивилизации» (Костомаров и
компания). Второе направление, царь – государственник, заботившийся о благе
народа, боровшийся с центробежными силами в лице боярства, разрывавшими страну,
создавший великую державу и вместе с сыном павший от происков Запада. Да-да!
Тем самым сыном, которого мы видим на знаменитой картине, принявшим смерть от
руки отца (Иоанн Петербургский и Ладожский и другие). Наконец, третье
направление, Иван – безвольный, легко внушаемый, игрушка в руках различных сил,
попавший в тенета антисистемы, пытавшейся уничтожить страну (Гумилев и другие).
Первое направление базируется в основном на рассказах Курбского и иезуита
Поссевина, которые без всякого критического анализа
были воспроизведены Карамзиным и другими дореволюционными историками, и после
многократного повторения обрели статус бесспорных фактов. Но, единственным
бесспорным фактом здесь является то, что никогда, ни при каких обстоятельствах
нельзя верить изменнику. Тем более нельзя верить иезуиту, да еще потерпевшему
неудачу в порученной ему миссии и потому ненавидевшему русского царя. А Поссевин должен был склонить Ивана, проигравшего Ливонскую
войну, в обмен на приемлемые для России условия мира, согласиться на унию
церквей под эгидой Ватикана.
И, действительно, современные историки обнаружили множество фактов, когда
«казненные» и «замученные» Иваном бояре, впоследствии благополучно проявляли
себя на исторической сцене. А сообщавшиеся цифры жертв террора были столь
фантастическими, что даже сами приводившие их историки оговаривались, что
«по-видимому, они весьма преувеличены». Описание садистских наклонностей и
кровожадности царя сопровождались словами «по-видимому», «рассказывали»,
«возможно» и т.д. Многочисленные факты прощения бояр-изменников, бежавших в
Литву во время войны с ней, также никак не вписывались в образ царя-кровопийцы.
Но и вторая версия весьма уязвима. Сам царь никогда не отрицал факты
казней. Его синодики, куда он записывал имена казненных, по подсчетам
Скрынникова содержат более четырех тысяч жертв. И хотя за каждой казнью
известных людей стоят их признательные показания, а за расправой над Новгородом
– документально подтвержденный заговор, нам с вами хорошо известна цена
«собственноручных» показаний в условиях полицейской диктатуры. А изощренный
характер казней, истребление в Новгороде вместе с «заговорщиками» их жен и
детей, уничтожение вместе с опальными боярами всех их слуг слабо согласуется с
образом царя-государственника и народного заступника.
Как всегда, в таких случаях, истина лежит где-то по середине. Неоспоримым
является только факт ожесточенной борьбы двух политических сил: самодержавия и
аристократии, не желавших уступать друг другу. И наличие этой жестокой борьбы
свидетельствует о вступлении этноса в акматическую
фазу, характеризуемую пассионарным «перегревом» системы. При исследовании
этногенеза не так уж и важно, кем был на самом деле Иван Грозный. Гораздо
важнее понять, были ли эти кровавые эксцессы только следствием ожесточенной борьбы
вышеозначенных сил, или они свидетельствуют о воздействии на этнос антисистемы
или секты с негативным мировоззрением. Именно с этой точки зрения мы и
рассмотрим период правления грозного царя.
Если верить психологам, утверждающим, что характер человека и его психика
формируются, в основном, в раннем детстве, то следует признать, что условия
развития личности Ивана IV были крайне
неблагоприятны. Рано лишившись материнской ласки и отцовских наставлений, он
рос в затхлой атмосфере всеобщей лжи и лицемерия. Те же люди, что раболепствовали
перед ним на официальных церемониях, в остальное время помыкали им как последним
нищим-приживалой. Пропасть между его царственным статусом и фактическим
униженным положением вызывала смятение в юной душе. На всю жизнь у Ивана сохранились
тягостные детские воспоминания и ужас от боярских «разборок», происходивших у
него на глазах, а иногда и в его покоях. Все это разрушительно действовало на
неокрепшую детскую психику, вызывая различные неврозы, комплексы и фобии.
В этих печальных обстоятельствах, в воспаленном мозгу неокрепшего монарха
сформировались две идеи, преследовавшие его всю оставшуюся жизнь. Первая идея
состояла в представлении о том, что самодержавная власть, данная от бога, не
должна не только ничем ограничиваться, но и допускать хоть малейшее
вмешательство в свою деятельность. Мысль эта хорошо прослеживается в знаменитой
переписке Ивана Грозного с изменником Курбским. Но, по иронии судьбы,
психически неустойчивый и легко внушаемый Иван, болезненно отстаивавший право
не поступаться даже крупицей своей самодержавной власти, за всю жизнь так и не
сумел вырваться из-под влияния различных группировок.
Вторая мысль, представлявшая классическую навязчивую идею, вытекавшую из
ощущений детства, заключалась в следующем. Ивану представлялось, что его никто
не любит, что все желают зла ему и его семейству и стремятся отнять у него
самодержавную власть и даже самою жизнь. О том, как глубоко эта мысль засела в
его мозгу, свидетельствует следующий факт. В период своего наибольшего
могущества, когда все настоящие и мнимые враги были истреблены, а страна
застыла в немом ужасе, Грозный отправил английской королеве послание, в котором
просил приютить его в случае, если ему придется бежать из России. Эта
навязчивая идея и стала, в конечном счете, причиной кровавых событий, потрясших
во второй половине XVI века русскую землю.
Конечно, самодержец, волею судеб поставленный над окружающими, обречен на
одиночество. Он не может рассчитывать на искреннюю дружбу неравных с ним людей.
Но нелюбовь подданных отнюдь не является фатальным следствием исключительного
положения венценосца и, безусловно, зависит от его поведения. Поэтому
навязчивая мысль Ивана о всеобщей ненависти к нему, свидетельствовала о
нездоровой психике Грозного царя.
Правление Ивана IV можно разделить на три
этапа, имевшие четкие границы. Первый этап, детско-юношеский закончился в 1547
году и ограничен страшным московским пожаром и связанным с ним народным бунтом.
Это был период ничем не сдерживаемого боярского правления. Как мы помним,
сходная ситуация сложилась и в период малолетства Дмитрия Донского. Но тогда, в
фазе подъема, московские бояре под руководством митрополита Алексея сумели
объединить усилия в борьбе за торжество своего Отечества, государства Московского.
Теперь же, раздираемое страстями акматической фазы,
московское боярство все свои усилия направляло на борьбу между собой, на
расхищение государевой казны и ограбление народа. Судебный произвол и
незаконные поборы полностью дискредитировли знатных
бояр в глазах населения. Хотя подраставший Иван в 1544 году жестоко расправился
с главой клана Шуйских, приказав отдать его на растерзание псарям, но
самовольное боярское правление продолжилось. Лишь вместо опальных Шуйских во
главе «боярщины» встали родственники царя, Глинские.
Второй период – молодость, продолжался до 1560 года, то есть до кончины
царицы Анастасии. Это был период правления «избранной Рады», как ее называл
Андрей Курбский. Подросший царь тяготился опекой ненавистных ему бояр и искал
способа избавиться от нее. Незадолго до вышеупомянутого пожара, так круто
изменившего жизнь московского государства, по требованию Ивана он был венчан на
царство и женился на Анастасии из рода Захарьиных-Юрьевых. Венчание на царство
имело огромное историческое значение, так как закрепляло факт превращения
Великого княжества в Царство Московское. Именно тогда, по-видимому, его впервые
посетила мысль разрешить конфликт постепенной заменой титулованного боярства
служилым дворянством, путем приближения к особе царя активных и толковых, но не
знатных служилых людей. В отличие от бояр-вотчинников, дворяне не имели
собственных земель и получали государевы земли в пользование при условии службы
царю. Таким образом, они становились полностью от него зависимы и,
следовательно, во всем послушны его воле.
Дворяне не были изобретением Ивана Грозного. Они появились еще во
времена Ивана III, но только при Грозном была предпринята первая попытка противопоставить
их всесильному титульному боярству.
Московский пожар сопровождался народным бунтом, который был спровоцирован
боярами, противниками Глинских. Был пущен слух, что Москва сожжена колдовскими
чарами родственников государя. Народ бросился избивать членов ненавистного
рода. Озверевшая толпа приступала и к царским палатам, требуя выдать на
расправу оставшихся в живых Глинских. Это происшествие произвело сильнейшее
воздействие на психику впечатлительного Ивана. К патологическому страху перед
боярством прибавился и страх перед собственным народом.
В акматической фазе простой народ не испытывал
недостатка в пассионарных вождях, всегда готовых подняться по любому поводу.
Бурлящая, хлещущая через край энергия искала выхода и скорые народные бунты,
«бессмысленные и беспощадные» стали характерной приметой того времени. Как мы
знаем, в акматической фазе уровень пассионарного
напряжения в этносе достигает максимальной величины и в дальнейшем, в течение
длительного времени характеризуется лишь незначительными колебаниям.
Сороковые-шестидесятые годы XVI века – это годы локального
максимума, после чего произошел сброс энергии и начался некоторый спад,
пришедшийся на последние годы жизни Ивана.
И вот на гребне народного бунта, из небытия, из дыма и пепла московского
пожарища возникла фигура протопопа Сильвестра. В своих смелых речах он связал
постигшее Москву страшное бедствие с карой божьей за пороки молодого царя и его
главных бояр. Обличительные проповеди Сильвестра, столь необычные для
обстановки лжи и лицемерия, окружавшей Ивана, произвели на впечатлительного и
испуганного царя сильнейшее воздействие, и он надолго попал под влияние своего
нового духовника. При непосредственном участии Сильвестра вокруг Ивана
сформировался новый круг доверенных людей, среди которых значительную часть
составляли служилые люди незнатного происхождения. В 1550 году одна тысяча дворян
получила поместья вокруг Москвы, образовав новый слой, названный столичным дворянством.
Сильнейшим и влиятельнейшим из них стал Алексей Адашев.
Первые годы правления «избранной
Рады» ознаменовались значительными успехами во внутренней и внешней политике
страны. В 1550 году был созван первый земский Собор, определивший принципы
формирования местного самоуправления. В следующем году состоялся знаменитый
Стоглавый церковный Собор, наметивший пути исправления пороков внутри самой
церкви. В том же году был составлен
новый Судебник, принятый в развитие решений земского Собора. Поистине
революционным изменением стала замена боярских кормлений земским
самоуправлением, а также введение в судебный процесс целовальников*, ставших прообразом суда
присяжных. Наконец, в 1552 году, после длительной и кровопролитной войны было
завоевано Казанское царство. Эта победа, а также последовавшее вскоре взятие
Астрахани и подчинение ханства ногаев, кочевавших
между Волгой и Яиком (Уралом), устранило последнее препятствие для
исторического продвижения русского этноса на Восток. А контроль над всем
течением Волги открыл прямые торговые пути в Персию и Среднюю Азию.
Но безоблачное правление «избранной рады» продолжалось недолго. Её члены
тоже были людьми своего времени, и потому не могли удовлетвориться ролью
преданных советников, а хотели быть всесильными соратниками. И вскоре началось
постепенное охлаждение Ивана к «избранной раде». Начало этому процессу положила
тяжелая болезнь царя, случившаяся в 1553 году. Многие любимцы государя
отказались присягнуть малолетнему царевичу, как того требовал Иван, и
высказались за его двоюродного брата, Владимира Андреевича Старицкого, опасаясь
возвращения «боярщины» в лице родственников царицы, Захарьиных-Юрьевых. Именно
тогда царь понял, что его надежды на людей, поднятых им из «грязи», не
оправдались и на одной благодарности систему власти не построишь. Личные
интересы его соратников оказались выше преданности ему и его потомству. К тому
же, созданная им «избранная рада» так и не смогла решить главную для Ивана
задачу - ослабить титулованное боярство. Жесткая система местничества оказалась
той стеной, о которую разбились все попытки царя провести на высшие
государственные должности своих незнатных советников. Те до конца так и
оставались «временщиками», а не высшими
государственными деятелями. Даже своего любимца, Алексея Адашева Иван не
смог продвинуть выше окольничьего. Знатное боярство
успешно саботировало все попытки реализации решений земского Собора. И даже в
«избранную раду», подбором «кадров» в которую занимался Адашев, постепенно проникало все больше
способных людей из высших бояр. Тот же Андрей Курбский, ставший одним из
ближайших советников Ивана, был потомком удельных ярославских князей. То есть
все постепенно возвращалось «на круги своя». Все вышесказанное может быть
признано очередным «дедуктивным» умствованием, но главное состоит в том, что
события 1553 года являются неопровержимым фактом серьезной борьбы самодержавия
с высшим боярством, который не может быть проигнорирован.
Охлаждению царя к своим
советникам способствовали и Захарьины-Юрьевы, недовольные тем, что они не были
допущены к управлению государством, и действовавшие через любимую супругу
Ивана. Естественно, ответная реакция «временщиков» по отношению к царице и ее
родственникам была не менее негативной. Все опять свелось к борьбе различных
группировок по вопросам престолонаследования и за влияние на царя. Последней
каплей, решившие судьбу «избранной рады», стали разногласия по вопросу войны с
Крымом.
Крымское ханство в то время было ослаблено неудачными действиями против
Москвы в пользу Казани, а также внутренними межусобицами.
В этих условиях возник соблазн ликвидировать этот последний осколок Золотой
Орды. Дело в том, что после окончательного разгрома Волжской Орды, главного
врага Крыма, союз хана с Москвой потерял актуальность. А после того, как
Крымское ханство стало вассалом Османской империи и постепенно вошло в ее суперэтническую систему, оно постоянными набегами стало наносить
огромный ущерб Московскому государству. Еще при Василии III, в 1521 году страшное
нашествие крымцев закончилось разорением многих земель и пленением десятков
тысяч жителей. Нападения крымцев участились в период, когда Казанью и Крымом
правили братья Гиреи, Сафа и Саип. Необходимость
постоянно держать на южных границах значительные силы, сильно мешала решению
стратегической задачи по собиранию всех русских земель, которую ставили перед
собой московские самодержцы, начиная с Ивана III.
Принятию решения о завоевании Крымского ханства должны были
способствовать и успешные походы в Крым мобильных русских отрядов. Первый такой
рейд небольшого отряда под предводительством дьяка Ржевского был совершен в
1556 году. Поход этот был примечателен по трем причинам. Во-первых, это было
первое удачное вторжение на крымскую территорию. Во-вторых, в походе вместе с
москвичами впервые приняли участие днепровские казаки, формальные подданные
Польши. И, наконец, руководил войском не боярин, а простой дьяк, что лишний раз
свидетельствовало о стремлении Ивана IV опереться на низшие слои
служилых людей. После этого гетман украинских казаков Дмитрий Вишневецкий предложил Москве объединить свои усилия в
борьбе с Крымским ханством. Получив от Ивана помощь, он в 1558 году также
совершил удачный набег на Крым. Успех совместной борьбы с Крымом открывал
реальную перспективу добровольного вхождения в российский суперэтнос
днепровского казачества, ставшего ядром бурно развивавшегося самобытного украинского
этноса. А с его помощью и присоединение к России Подолии и ряда других южнорусских
земель.
Казалось, что все говорило в пользу решительных действий по завоеванию
Крыма. Против наступления на Крым
существовало только одно возражение - сделать это в то время было абсолютно
невозможно! За спиной крымского хана стояла блистательная Порта, и понадобилась
вся мощь Российской Империи конца XVIII века, чтобы задача,
казавшаяся многим историкам такой реальной, была осуществлена. А в то время
Московское царство еще не имело сил, достаточных для завоевания и, главное,
удержания Крыма. Тем более что за этим неизбежно должна была последовать
тотальная война с Османской Империей. К тому же исторический спор Литвы и
Москвы за русские земли был еще далек от своего завершения. И всякое серьезное
ослабление Москвы, а оно стало бы неизбежным следствием поражения в войне с
Портой, могло привести к потере огромных территорий Новгорода, Пскова, Смоленска
и Северских земель. И последующие события показали, что эти опасения были
отнюдь не беспочвенны.
Главными сторонниками войны с Крымом стали ближайшие советники Ивана и, в
первую очередь, протопоп Сильвестр. Будучи яростным православным христианином акматической фазы он выделял, прежде всего, религиозный
аспект предстоящей войны и потому призывал к объединению христианского мира в
борьбе с наступавшим магометанством. Эта позиция заслужила горячее одобрение
наших «западников» и, в частности, Костомарова. Но она противоречила
основополагающим принципам, заложенным Александром Невским, вокруг которых и
создавался русский этнос. Она не учитывала отрицательную комплиментарность
западно-христианского и российского суперэтносов, а также то, что цели
государей «Всея Руси» были противоположны устремлениям литовских князей, и
противоречия эти могли быть разрешены только военным путем.
К счастью, в окружении Ивана нашлись здравомыслящие люди. Идея завоевания
Крыма в союзе с Западной Европой была отставлена. Тем более невозможной была признана
война на два фронта. Поэтому Иван принял трудное решение перейти в отношениях с
Крымом к обороне и попробовать блокировать наступательные действия Порты
дипломатическими усилиями. При этом он прекрасно сознавал, что придется
пожертвовать наметившимся союзом с днепровским казачеством. Вишневецкий
и его казаки, для которых крымцы были главными врагами, естественно, были
недовольны принятым решением и охладели к союзу с Москвой.
Основные усилия было решено сосредоточить на западном направлении. И в
1558 году началась длительная Ливонская война. О целях и причинах этой войны
написано немало. И, прежде всего, говорилось о стремлении России «прорубить
окно в Европу», путем захвата крупнейших торговых и стапельных портов, каковыми
являлись Рига, Ревель и Пернау. Но если целью войны
являлось обеспечение торговли с Европой, то она уже давно и успешно велась
через Новгород и Псков, в которых Ганза имела фактории, восстановленные еще при
Василии III. С этой точки зрения, захват прибалтийских портов, также входивших в
ганзейский союз, ничего принципиально не менял. Выход в море Московия также
имела, так как контролировала устье Невы и побережье финского залива. И
очередная успешная война со Швецией 1554-1557 годов только укрепила присутствие
России на побережье Балтики. Очевидно, что построить собственные стапели все же
легче, чем завоевать целую страну, чтоб заполучить чужие. А при полном отсутствии корабельных мастеров,
это приобретение вообще теряло всякий смысл. К тому же если не «окно», то
«форточку» в Европу Россия с помощью Англии «прорубила» еще до начала Ливонской
войны. В 1553 году англичане организовали морскую экспедицию, открыв торговый
путь в московские владения вокруг Скандинавии через Белое море к устью Северной
Двины. В 1555 году между Англией и Московией был заключен торговый договор, по
которому английские и русские купцы получали права беспошлинной торговли в
обеих странах, а Англия обязалась не препятствовать отъезду в Москву столь необходимых
России ремесленников и мастеров. В результате интенсивного торгового обмена с
Англией, в устье Северной Двины возник Архангельск.
Стремление Англии установить торговые отношения с Россией в обход Ганзы
было одной из составляющих ожесточенной борьбы, которую в середине XVI века вели против
монопольного положения Ганзы в Европе английские, французские и голландские
купцы. Тевтонский орден и Ливония являлись основной военной силой Ганзейского
союза, и потому становится понятным, почему Ливония стала объектом нападения
России сразу после заключения всестороннего долгосрочного договора с Англией.
Не случайно, после первых успехов в войне с Ливонией, для расширения английской
торговли, Иван распорядился построить в Нарве новую гавань. Широкие перспективы
взаимовыгодной русско-английской торговли омрачались только одним
обстоятельством. Москва не обладала торговым флотом и возможностями для его
строительства.
В качестве важнейших причин Ливонской войны историки также указывали на
стремление новой московской аристократии приобрести для себя богатые
прибалтийские земли. Назывались и другие причины. Но все они, безусловно,
второстепенны. Основной причиной Ливонской войны и всех последующих
наступательных войн России до конца XVIII века было стремление
этнической системы, находившейся в акматической фазе,
к неограниченной экспансии. В Москве было достаточно людей, умеющих и желающих
воевать. Никому из них не надо было объяснять - зачем нужна война. Всё
стремилось вперед, к славе, богатству и успеху! Правительству нужно было лишь
правильно определять направление очередного удара. И Ливония в тот период,
среди всех соседей Москвы, безусловно, была самым слабым и доступным
противником. Сложившаяся в ней этническая химера, в которой немецкие бароны
эксплуатировали местных крестьян, как и всякая химера, была неустойчива к
внешним воздействиям и не могла существовать без постоянной подпитки извне. А
приток в Ливонию пассионарных рыцарей уже давно прекратился. Западная Европа,
пребывавшая в фазе надлома и терзаемая революциями и Реформацией, не могла
оказать Прибалтике действенную помощь. К тому же Англия, Голландия и Дания,
исходя из их торговых интересов, должны были поддерживать Москву. И сама
Ливония также была ослаблена недавними потрясениями, связанными с переходом в
протестантство. Шведы после последнего поражения от Москвы также казались не
опасными. А на помощь своих давних врагов, поляков и литовцев, Ливония
рассчитывать не могла. К тому же, для псковичей и новгородцев Ливония уже более
300 лет ассоциировалась с псами-рыцарями, постоянно терзавшими их землю. Не
случайно война началась со стихийного столкновения жителей Иван-города
и Нарвы, закончившегося взятием последней.
Начало войны было очень успешным для России. Местное население,
недовольное правлением немецких баронов, не горело желанием бороться за своих
хозяев. И, несмотря на отдельные примеры мужественного сопротивления потомков
немецких рыцарей, русские войска брали одну крепость за другой. Казалось, что
Ливония обречена. Но тут в действие вступил этнический фактор. Дело в том, что
Польша уже давно вошла в западно-христианский суперэтнос, к которому
принадлежала и Ливония. А отрицательная комплиментарность на суперэтническом уровне на порядок выше противоречий на
уровне этносов. Видя невозможность самостоятельно противостоять натиску
москвичей, Орден неожиданно для Москвы решил отдать свои земли под протекторат
Польши, своего недавнего заклятого
врага. Швеция, помогавшая
Ливонии отстоять Ревель, получила контроль над северным побережьем, а Дания
захватила входившие в состав Ливонии острова. Москва, рассчитывавшая легко
«проглотить» одинокую Ливонию, оказалась втянутой в войну сразу с несколькими
сильными европейскими государствами, при отсутствии надежного мира на южных
рубежах.
Хотя успешное наступление на ливонские города продолжилось, а в 1563 году
русские даже взяли Полоцк, в дальнейшем война протекала довольно вяло. Потеря
Полоцка и реальная угроза утраты всех русских земель в значительной мере
способствовала заключению в Люблине в 1569 году новой унии между Польшей и
Литвой. Некогда блистательная Литва была окончательно поглощена Польшей, и в
результате было создано новое мощное государство – Речь Посполитая. Но, все же,
к 1577 году большая часть территории Ливонии, за исключением узкой полоски
северного побережья и западной части, оказалась в руках москвичей. При этом они
продолжали удерживать и полоцкие земли. Но главная цель – захват крупнейших
торговых приморских городов: Риги, Ревеля и Пернау, достигнута не была.
Серьезное противодействие, которое Сильвестр, Адашев и их сторонники
оказывали решению царя о начале войны с Ливонией, вызывало страшный гнев
самодержца. Но пассионарное сверхнапряжение акматической фазы заставляло этих людей с самоубийственным
упорством стремиться к положению хоть и неофициальных, но реальных правителей,
и стараться подчинить себе слабовольного Ивана. Своим поведением они задели
самые болезненные струны его души, и окончательно разрушили иллюзии царя,
мечтавшего править в окружении достойных, но во всем ему послушных советников.
В 1559 году Адашев и его ближайшие соратники подверглись опале. Алексей Адашев
был сослан в Ливонию, в действующую армию. Сильвестр, видя падение своих
соратников, удалился в Кирилло-Белозерский монастырь, где и постригся в монахи.
По началу эти опалы были достаточно мягкими, но вскоре ситуация резко
изменилась. Смерть жены, к которой Иван был очень привязан, оказала сильнейшее
влияние на психику царя. Крах иллюзий «избранной рады», смерть Анастасии и
хронический страх перед происками бояр – все это усилило в Иване ощущение
одиночества и духовной пустоты. Всё
против него! И значит окружающий мир – это враждебная стихия и все в нем может
быть подвергнуто безжалостному истреблению. С подобным мироощущением Иван
должен был стать легкой добычей любой антисистемы. И как считал Л.Н. Гумилев, в
начале 70-ых годов эта встреча произошла. Едва избавившись от влияния
Сильвестра и Адашева, терзаемый страхами царь попал под влияние другой
группировки. На этот раз он сошелся с людьми со сходным с ним негативным
мироощущением.
Несмотря на страшную расправу над отступниками в 1504 году, ересь в
Московии сумела сохраниться и продолжала тлеть, распавшись на множество
течений. Наиболее заметным их них было учение белозерского монаха Афанасия
Косого и кружок его последователя Матвея Башкина, которые были разгромлены в
1555 году. Для этноса, находящегося в акматической
фазе, эти инородные влияния были не страшны. Но только до тех пор, пока они не
вовлекли в свою орбиту самодержавную власть. Иван, уже не верящий никому,
включая и высшее духовенство во главе с митрополитом Макарием, которое
досаждало ему «печалованием» за осужденных, мучительно искал силу, на которую
он мог опереться в борьбе со своими настоящими и мнимыми врагами. Вскоре, через
родственника жены, Василия Юрьева Иван сошелся с боярином Алексеем Басмановым,
а также с князем Вяземским, Богданом Бельским, Василием Грязным и чудовским
архимандритом Левким. Так начался третий, кровавый
период правления Ивана Грозного.
Под влиянием новых любимцев по стране прокатилась волна казней
родственников Адашева и его сторонников. Сам Адашев был арестован, заключен в
тюрьму в Дерпте и вскоре скончался. Сильвестр был заочно осужден и сослан в
Соловецкий монастырь. Тогда-то и решился бежать в Польшу прежний любимец царя,
князь Андрей Курбский. Его переписка с Грозным фактически стала манифестом
московского боярства, содержащим перечень их основных претензий к самодержавной
власти. Это переписка, подтвердившая опасения Ивана, оказала сильнейшее
воздействие на его психику и усилила его патологические страхи.
И тогда по некоторым свидетельствам, Алексей Басманов предложил ему план
опричнины*, полностью
соответствовавший душевному состоянию монарха. Но прежде, чем попытаться
осуществить этот план, царю необходимо было узнать, пользуются ли его враги
сочувствием в народе. Для этого он решился на весьма эффектный, но очень
рискованный шаг. В декабре 1564 года Иван покинул столицу, предварительно
написав две грамоты. В первой, зачитанной всем, он перечислял все измены бояр и
объявлял, что «царь от
великой жалости сердца, не могши их многих изменных
дел терпеть, оставил свое государство». Во второй грамоте, зачитанной простому
народу, Иван писал, что «гнева на них и опалы у него никакой нет». И тут-то
бояре горько пожалели, что в свое время так бездарно использовали свой исторический
шанс. «И раздались в народе вопли и рыдания великие». Народ, с лихвой познавший
все прелести «боярщины», из двух верховных сил выбрал самодержавие. Напуганные
бояре под давлением населения направили к царю делегацию с просьбой вернуться
на царство. Иван согласился, но на условиях, которые обещал сообщить позже.
Хотя за проведенной акцией чувствовалась рука опытного «режиссера»,
неврастеничному Ивану она далась очень тяжело. После возвращения его было не
узнать. Черты лица исказились постоянной гримасой злобы, на голове и в бороде
остались лишь редкие волоски. Все это свидетельствовало о тяжелой душевной
болезни, поразившей царя. Вернувшись в столицу в феврале 1565 года, Иван
объявил об учреждении опричнины и потребовал «чтоб ему без помех на всех
изменников опалы класть и имения их брать в казну».
Страна разделялась на две части: земство и опричнину. В земстве
сохранялись все прежние государственные и социальные структуры. Высшим органом
законодательной власти объявлялся земский Собор. Правительство составляла
боярская дума во главе с двумя Иванами:
Бельским и Мстиславским. Царь сохранял за собой лишь функции верховного
главнокомандующего при решении вопросов о войне и других вопросов чрезвычайной
важности. Опричнина же включала в себя царский двор с особыми боярами,
окольничими, стрельцами, дьяками, приказами, с особой территорией и столицей.
По существу, это было отдельное государство в государстве.
Для организации опричнины со всей страны была отобрана тысяча «верных»
людей различного социального статуса, включая как совсем неродовитых дворян,
так и представителей знатных родов и духовенства. Все они составили двор и
«личную гвардию» царя. Столицей опричнины стала Александровская слобода, куда
Иван Грозный переселился со всем своим
двором. Сама Москва была разделена на земскую и опричную части. Для содержания
опричников, число которых вскоре увеличилось до 6 тысяч, в центральных областях
были выделены обширные земли. Их владельцы были выселены в другие, недавно
приобретенные области, в частности, в Казань. Зимой, в сильные морозы 12 тысяч
семей, оставив все имущество, в спешке вынуждены были покинуть свои имения. Немало
их погибло на этом скорбном пути, но еще больше – в новых, неспокойных землях.
Ближайшие задачи опричников состояли в «изведении государевой измены» и защите
жизни государя от происков его врагов. То есть, они выполняли полицейские
функции и были одновременно «преторианской»* гвардией царя. Главой этой
«полиции» стал Малюта Скуратов, то есть Григорий Плещеев-Бельский, потомок
святого митрополита Алексия. В долгосрочной перспективе, опричники должны были
вытеснить вотчинное боярство, постепенно взяв на себя его военно-политические
функции. Во исполнение этой стратегии численность опричников постоянно
увеличивалась, а земли опричнины к 1572 году составили почти половину
государства. Несмотря на кажущуюся хаотичность, выделение земель подчинялось
вполне понятному плану. В опричнину в основном отходили вотчины бывших великих
и удельных князей ярославских, тверских, ростовских, суздальских и других, а
также земли вдоль основных торговых путей, приносивших большие доходы от
торговых и дорожных пошлин. Прежние же владельцы выселялись на юго-восточные
окраины во вновь приобретенные области. Таким образом, Иван, «перебирая своих
людишек», стремился лишить титулованное боярство экономической силы и порвать
их связи с местными «мирами».
Чтобы обеспечить преданность самих опричников, предполагалось связать их
кровью. Им предоставлялись широкие права не только «отыскивать крамолу», но и
уничтожать ее, используя любые средства. И опричники сполна использовали
предоставленные возможности, развернув настоящий террор против, прежде всего,
зажиточных слоев народа. В результате возникла уродливая, но достаточно
устойчивая политическая конструкция. Знатное боярство, хорошо понимавшее
конечные цели Грозного, но утратившее симпатии народа и погрязшее в
местнических склоках, не могло вступить в открытую схватку с самодержавием. От
локальных дворцовых переворотов Иван был надежно защищен стеной опричнины. Царь
даже территориально отделился от бояр, создав внутреннее мини государство.
Опричники же, успевшие заслужить всеобщую ненависть, понимали, что в случае
падения царя, ничто не спасет их от расправы народа, не испытывавшего
недостатка в пассионарных вождях. Поэтому они были всецело преданы Ивану
Грозному.
Репрессии особенно усилились после падения в 1569 году митрополита
Филиппа. Он был единственным, кто осмеливался открыто осуждать царя и требовать
прекращения кровавой вакханалии. Митрополит Филипп, из знатного боярского рода
Колычевых, безусловно, был выдающейся личностью и, будучи образцом благочестия,
не знал иного страха, кроме страха божия. Наряду с замечательными духовными
качествами он обладал и поистине выдающимися административными способностями. В
бытность его игуменом Соловецкого монастыря, тот достиг своего наибольшего
расцвета, а соловецкая земля совершенно преобразилась. При нем были прорыты
каналы, осушены болота, удобрена почва, созданы великолепные пастбища, развито
оленеводство, рыболовство и даже садоводство. Были построены каменные пристани,
больница, заведено кожевенное и соляное производство. На Соловках, в оранжереях
к царскому столу даже выращивались арбузы. Свой непререкаемый авторитет Филипп
использовал на улучшение нравов паствы, поощряя благочестие и трудолюбие.
Печальная судьба митрополита Филиппа является характерным примером смены
фазы этнического процесса. В фазе подъема пассионарное духовенство в
критические моменты могло объединять свои усилия в борьбе за интересы
государства, ставя их выше личных. Вспомним, как все епископы русской церкви
выступили против Дмитрия Шемяки, незаконно
захватившего великокняжеский стол. В акматической же
фазе, епископы, терзаемые тщеславием, жаждой власти и завистью к добродетелям
Филиппа, а также страхом перед Грозным, на Соборе послушно осудили митрополита
и отлучили его от сана. Примечательно, что поводом для осуждения стал донос
соловецкого игумена Паисия, которому за это был обещан сан епископа. Всесильный
царь боялся убрать любимого людьми митрополита без официального церковного
обвинения, опасаясь народного бунта.
В фазе подъема именно пассионарное монашество и церковные иерархи были
тем центром, вокруг которого формировался русский этнос. Митрополит,
поставляемый Константинополем, в значительной мере был независим от государя.
Его духовная власть над всеми русскими православными стояла выше светской
власти московского князя, всего лишь одного из нескольких Великих князей.
Теперь же, отделившаяся русская православная церковь оказывалась во все большей
зависимости от государя Всея Руси, а ее иерархи, поддавшись всеобщему
настроению акматической фазы, все больше увлекались
устроением личных дел, нежели заботами своей паствы. Филипп, фактически был
последним высшим церковным иерархом, смевшим публично осуждать действия
самодержца. И с его падением началось постепенное снижение авторитета русской
православной церкви в глазах народа. Но планка, установленная периодом Святой
Руси, была столь высока, что, несмотря на это неуклонное падение, он еще долго
оставался очень высоким.
После устранения Филиппа уже ничто не мешало раскручиванию маховика репрессий. Вскоре был казнен двоюродный брат Ивана,
Владимир Андреевич Старицкий. Его мать, постригшаяся в монахини, и
монашествующая вдова брата Грозного, Юрия также были казнены. В декабре 1569
года Грозный со своим опричным войском начал карательный поход на Тверь,
Новгород и Псков, в результате которого были замучены тысячи жителей этих областей.
После этого, еще около семи лет жуткие казни сотрясали страну.
Но причем здесь антисистема, спросит недоверчивый читатель. Разве мало в
истории примеров полубезумных деспотов, терзавших свой народ. Достаточно
вспомнить только таких римских императоров, как Нерон или Калигула. Что же
заставило Л.Н. Гумилева утверждать, что в Москве в середине XVI века действовала система
негативного мировоззрения. Ведь никаких письменных свидетельств о наличии у
главарей опричнины какой-либо идеологии не осталось. Десятки историков
добросовестно пытались обнаружить в опричнине столкновение классовых интересов.
При этом они исходили из того, что люди не могут совершать социально не
обусловленных поступков. Действительно, размах репрессий можно объяснить
алчностью опричников, присваивавших имущество своих жертв, а также тем, что эти
выходцы из низов стремились занять место родовитых бояр. Но, во-первых, среди
опричников было немало представителей знатных боярских семей и духовенства. А,
во-вторых, при этом не было необходимости уничтожать людей, да еще с такой
изощренной жестокостью. Причем, только незначительная часть этих казней была
совершена по личному указанию царя. Большинство преследований было инициировано
самими опричниками, так что свалить все на безумие Ивана никак не
получается.
Наученная горьким опытом начала века секта с негативным мировоззрением
действовала крайне скрытно. Но «по плодам их узнаете их». Посмотрим внимательно на то,
как формировалась и как действовала опричнина. И здесь многое могут сказать ее
внешние атрибуты. Зачисление в опричники сопровождалось тайным и мистическим
обрядом посвящения. Новообращенные
давали клятву порвать всякие связи со своими родственниками и даже с
родителями. Таким образом, они вырывались из своей социальной среды, становясь
свободными «атомами». Поэтому все разговоры о социальной подоплеке действий
опричнины лишены всякого смысла. Весьма показательна и быстрота, с которой была
подобрана первая тысяча опричников. Нет никаких сомнений, что здесь действовала
хорошо организованная, тайная сила, имевшая под рукой уже готовые «кадры».
Опричники одевались во все черное, ездили на вороных конях под черной сбруей и
имели отличительный знак в виде собачей головы и метлы, указывавший на их
назначение вынюхивать и выметать измену. За эту черноту одежд, но, прежде
всего, за «черноту» души они были прозваны в народе «тьмой кромешной». Около
трехсот ближайших сподвижников Грозного были объединены в некое подобие
монашеского ордена с весьма специфическим уставом. Игуменом был сам Иван, а
роль келаря выполнял князь Вяземский. Поверх кафтанов эти псевдомонахи
носили черные рясы, под которыми были спрятаны кинжалы, пускаемые в ход по
первому знаку «игумена».
Рядовые опричники воспитывались в духе ненависти ко всему окружающему
миру. Как отмечали летописцы, им вменялось в обязанность ненавидеть земских
людей. Всякое проявление сострадания к ним строго каралось. Опричники
наделялись широкими правами в расправах с земцами. Достаточно было одного
свидетельства опричника, чтобы казнить любого человека. При расправе с
боярином, опричники вырезали весь его многочисленный двор и нередко разоряли
его вотчины, избивая крестьян. Вместе с зажиточными людьми гибли и их слуги.
Придумывались все более изощренные и разнообразные способы пыток и убийств. При
карательных походах на Новгород и другие города, опричники рассеивались по
окрестным селам и деревням, убивали беззащитных крестьян и уничтожали их
имущество. В самих городах происходили массовые казни. Затем опричники еще
долго рыскали по окрестностям, уничтожая запасы сена, зерна и другого
продовольствия и фуража. В результате весной 1570 года в новгородской земле
вспыхнул страшный голод. Все эти действия можно характеризовать как геноцид.
После этого запустевшие новгородские земли постепенно были заселены москвичами,
и некогда самобытный новгородский этнос окончательно исчез с лица земли.
Таким образом, все социальные версии возникновения опричнины разбиваются
об эти массовые убийства ради убийства. И только в предположении, что в
середине XVI века на территории России активно действовала система негативного
мировоззрения, все встает на свои места. Главный лозунг любой антисистемы
выражается знаменитыми строками:
«Весь мир насилья мы разрушим,
До основанья, а затем …..».
А затем
всегда происходят такие мерзости и резня, что для рядовых адептов, увлеченных антисистемой,
мир «насилия», который они так мечтали разрушить, очень скоро начинает казаться
раем на земле.
Но новообращенному, даже если он по какой-либо причине сильно обижен на
жизнь, поначалу очень трудно
представить, что весь окружающих его мир – это зло, которое нужно уничтожить.
Поэтому ложь – главный принцип существования любой антисмистемы.
Но зато посвященный, прошедший определенные ступени, полностью освобождается от
бремени совести и получает такую сладкую власть над судьбами людей. Любое
ничтожество оказывается в роли бога на земле, а отдать за это нужно всего лишь
сущий пустяк – свою бессмертную душу!
Царь был очень суеверен и боялся негативных предсказаний. Так Псков
обязан спасением от экзекуции, которая также должно было последовать после
разгрома Новгорода, местному юродивому Николе. Когда Иван со своими опричниками
ворвался в город, блаженный вышел ему навстречу и предложил кусок мяса. «Я
христианин и в пост мяса не ем», - ответил царь. «Ты хуже поступаешь, ты людей
ешь», - ответил Никола и предсказал ему
гибель царского рода. Испуганный Иван не решился продолжить репрессии и
вернулся в Москву.
На Руси юродство Христа ради было
одним из путей подвижнической жизни. Сознательно принявших юродство, то есть
юродивых Христа ради не следует путать с нищими, калеками и убогими, коих было
множество на Руси. Наиболее известным из них в русской истории был Василий
Блаженный, современник Грозного, именем которого назван знаменитый московский
собор. Отношение к юродству является весьма показательным при оценке стереотипа
поведения русского этноса. Считалось, что юродивые обладают даром предвидения,
и что через них бог общается с людьми. Они были единственными, кто мог
позволить себе на равных разговаривать с самодержцем. Авторитет юродивых в
народе был столь высок, что даже цари боялись этих выразителей народного мнения
и не решались их трогать.
Предсказания Николы Псковского, по-видимому, произвели сильное
впечатление на Ивана Грозного. Он почувствовал, что его авторитет в глазах
народа, подтвержденный событиями 1564 года, вследствие действий опричнины,
сильно пошатнулся. Надеясь использовать опричнину, как орудие в борьбе с
аристократией, Иван сам оказался игрушкой в руках антисистемы. Главари
опричнины хорошо изучили его слабости и умело играли на них. Исправно поставляя
царю доказательства все новых измен, в обмен они получали индульгенцию за массовые
зверства, которые затрагивали и простой народ, вызывая в нем все возрастающее
недовольство. Гидра, которую царь по неосторожности выпустил на свободу,
грозила поглотить и его самого. И здесь нужно отдать должное Ивану. Он сумел в
одиночку переиграть целую тайную организацию, уничтожив главарей антисистемы
практически их же руками. Царь умело скорректировал машину репрессий, в
кратчайшие сроки были сфабрикованы ложные обвинения и к делу о «новгородском
заговоре» были привлечены главари опричнины: Алексей Басманов и Вяземский.
Абсурдность обвинений понятна из того, что низвержение монарха было бы для
главарей опричнины равносильно самоубийству. Вместе с ними к делу были
привлечены многие высшие правительственные чиновники. Вместе с привезенными из
Новгорода, число обвиняемых составило около 300-сот человек. Из них 120 были
всенародно казнены, а остальные прощены. Голова гидры была отсечена.
В 1571 году произошло самое страшное и, во многом, самое загадочное
событие периода опричнины. Крымский хан сжег Москву. Дипломатические усилия
москвичей по сдерживанию Порты и ее вассала, Крыма не увенчались успехом. В
1569 году войска султана вместе с крымцами совершили неудачный поход на
Астрахань, закончившийся разгромом турецкой армии. Но через два года крымский
хан Давлет-Гирей с огромной армией, включавшей янычар султана, двинулся на
Москву. Нашествие не стало неожиданностью. Пять полков земского ополчения во
главе с Бельским и Мстиславским своевременно заняли свой сектор обороны. Ставка
царя расположилась в Серпухове, где был объявлен сбор опричного войска. А
дальше начались сплошные загадки. 120-ти тысячная армия хана сумела «незаметно»
перейти Оку и вышла к Серпухову. Вместо пяти полков опричников удалось собрать
только один. Привыкшие «сражаться» с беззащитными людьми опричники не захотели
рисковать жизнью ради земщины, которую им «по штату» было положено ненавидеть. Испуганный
царь бежал на север. И тут начались новые загадки. Земская армия, пропустившая
хана, вместо того чтобы преследовать крымцев и ударить им в тыл, оказалась у
столицы раньше Давлет-Гирея. Но и там не приняла открытого боя, а заперлась в
Москве. А там уже, кроме самих горожан, скопилось множество народа из окрестных
волостей. Подошедший хан, пользуясь сухой погодой, легко зажег деревянный
город. Находившийся в каменном Кремле опричный полк не пустил туда земцев. В
огне пожарища погибло около 60-ти тысяч человек и среди них сам воевода Иван
Бельский и почти все земское ополчение. На обратном пути крымцы жестоко
разорили южные области Москвы, уведя с собой до 80-ти тысяч пленников. Царю
удалось уговорить хана уйти только обещанием отдать Астрахань и Казань. И, наконец,
финальная загадка. Князь Мстиславский, подписавший признание в измене и взявший
на себя вину за прорыв крымцев, был прощен «кровавым деспотом».
Этот разгром наглядно показал, что попытка царя придать опричникам не
только полицейские, но и военно-политические функции, завела страну в тупик. И
головы оставшихся главарей опричнины слетели на плахах. Ростовский, Черкасский,
Левкий и многие другие были казнены. Малюта Скуратов отправлен
в Ливонию, в действующую армию, где вскоре и погиб. Василий Грязной был сослан
на юг, попал в плен к крымцам, а царь отказался его выкупить. Рядовые опричники
были лишены всех привилегий и поверстаны в поместное дворянство. Само понятие
опричнины было запрещено к употреблению. Произведенная консолидация
военно-политических сил позволила объединенной земско-опричной армии под командованием
Михаила Воротынского уже в следующем году разгромить войска Давлет-Гирея и
надолго отвести от Москвы угрозу со стороны Крыма.
После казней главарей опричнины основная структура антисистемы была
ликвидирована, но люди с негативным мироощущением остались. И после смерти
Грозного они вновь вышли на авансцену, подготовив почву для Смутного времени.
Антисистема оставила глубокую и незаживающую рану на здоровом теле русского
этноса. Произвол опричнины, происходивший на фоне формировавшейся системы
земского самоуправления, серьезно затормозил ее развитие и дискредитировал саму
ее идею. Не здесь ли следует искать корни столь глубоко укоренившегося в
сознании русских людей неверия во всякие демократические институты и их тяги к
«сильной руке».
Хотя в политическом смысле опричнина была ликвидирована, но страна
по-прежнему была разделена на две части: земщину и государев двор с его
огромными землями. Бесчинства опричников прекратились, но казни
бояр-«изменников», хотя и достаточно редкие, происходили еще около четырех лет.
Основные участники конфликта перешли к тактике мирного сосуществования. Царь
понял тщетность своих попыток избавиться от аристократии. А та, видя, что с
Грозным шутки плохи, вынуждена была умерить свои амбиции. Постепенно двор царя стал наполняться представителями
знатных родов. Даже злейшие враги Грозного, князья Шуйские к концу его жизни
стали дворцовыми боярами. Но знатные фамилии занимали далеко не первое
положение в дворцовой иерархии. На ведущие роли к концу правления Ивана вышли:
Богдан Бельский, единственный из главарей опричнины, сумевший сохранить свое
высокое положение; Нагие, родственники последней жены царя, и Борис Годунов,
рядовой опричник, стремительно выдвинувшийся сначала как зять Малюты, а затем,
как брат жены царевича Федора.
Произошедшая после отмены опричнины консолидация общества позволило Москве,
напрягая последние силы, в 1577 добиться значительных успехов в Ливонской войне.
Но этот успех стал последним. Центральные и южные области страны были жестоко
разорены крымским ханом. Это вызвало упадок сельского производства в них и
массовый уход крестьян на окраины страны, в зоны «свободного
предпринимательства». Тяжелое бремя длительной войны разоряло, прежде всего,
мелких владетелей, составлявших основу войска. Тяглое население значительно
сократилось, а налоговый пресс резко возрос. Чтобы удержать людей, недовольных
своим положением, Иван Грозный впервые стал вводить «заповедные» годы, по
которым переходы тяглых крестьян были запрещены. Правительству катастрофически
не хватало населенных земель для содержания военного сословия. И потому,
постепенно начали вводиться ограничения на монастырские вотчины. Но все эти
меры не спасали положение. Экономическая, а с ней и военная мощь страны
неуклонно падала. Стравливание пассионарного «пара», произведенного опричниной,
также способствовало снижению боеспособности русской армии. Последние ливонские
победы объяснялись не столько силой русских, сколько слабостью их противников.
Но во второй половине 70-х годов внешнеполитическая ситуация резко
изменилась. Королем Польши был избран талантливый румынский политик и
полководец Стефан Баторий. Ему удалось заставить шляхту раскошелиться на войну,
чего никак не удавалось прежнему престарелому королю, и собрать значительную и
боеспособную армию. Кроме того, он сумел заключить соглашение с Крымом, обязав
хана вместе с днепровскими казаками совершать регулярные набеги на границы
России. Это заставило Москву постоянно держать на южных рубежах значительные
военные силы. В это же время Дания, бывшая союзница Москвы, заключила мир со
Швецией и развязала ей руки для борьбы с Россией.
Местное население в Ливонии, по началу вполне нейтрально отнеслось к
победителям. Но за почти четыреста лет немецкого присутствия прибалты оказались
прочно втянутыми в западно-христианский суперэтнос. И вскоре они почувствовали,
что старые хозяева им гораздо ближе новых. В результате, на успешное
наступление поляков, литовцев и венгров на Полоцк, прибалтийское население
ответило массовым восстанием против русской оккупации. Одновременно Швеция
захватила Карелию, бассейн Невы и все побережье Финского залива. Англия же,
несмотря на крайнюю заинтересованность в балтийской торговле, в решающий момент
не оказала Москве никакой военной помощи. И лишь героическая многомесячная
оборона Пскова спасла Москву от полного разгрома и потери Смоленска, Новгорода
и всех древнерусских территорий, за которые она вот уже несколько столетий
спорила с Литвой. Длительная и тяжелая война завершилась поражением России. Она
потеряла все приобретения в Ливонии и Литве. «Окно» в Европу было наглухо
задраено Швецией, которая сохранила за собой все захваченные земли, и только
английская «форточка» продолжала оставаться открытой.
Иван Грозный всего на несколько
месяцев пережил окончание этой неудачной войны. Он скончался в марте 1584 года,
фактически сгнив заживо. Большинство историков объясняли его раннюю смерть
длительным «изнурением плоти» вследствие пьянства и разврата. Но в 1963 году
были исследованы останки Ивана IV и его сына, Ивана Ивановича
и оказалось, что содержание ртути в их костях превышало норму в несколько раз.
Впрочем, рассуждения на эту тему заведут нас в такие изотерические дебри, из
которых мы никогда не выберемся к изучаемой нами теме.